Бесы - Страница 109

109

– За кого же вы просите и что же это всё означает? – сановито осведомился он, стараясь скрыть свое любопытство.

– Это… это… черт… Я не виноват ведь, что в вас верю! Чем же я виноват, что почитаю вас за благороднейшего человека и, главное, толкового… способного то есть понять… черт…

Бедняжка, очевидно, не умел с собой справиться.

– Вы, наконец, поймите, – продолжал он, – поймите, что, называя вам его имя, я вам его ведь предаю; ведь предаю, не так ли? Не так ли?

– Но как же, однако, я могу угадать, если вы не решаетесь высказаться?

– То-то вот и есть, вы всегда подкосите вот этою вашею логикой, черт… ну, черт… эта «светлая личность», этот «студент» – это Шатов… вот вам и всё!

– Шатов? То есть как это Шатов?

– Шатов, это «студент», вот про которого здесь упоминается. Он здесь живет; бывший крепостной человек, ну, вот пощечину дал.

– Знаю, знаю! – прищурился Лембке. – Но, позвольте, в чем же, собственно, он обвиняется и о чем вы-то, главнейше, ходатайствуете?

– Да спасти же его прошу, понимаете! Ведь я его восемь лет тому еще знал, ведь я ему другом, может быть, был, – выходил из себя Петр Степанович. – Ну, да я вам не обязан отчетами в прежней жизни, – махнул он рукой, – всё это ничтожно, всё это три с половиной человека, а с заграничными и десяти не наберется, а главное – я понадеялся на вашу гуманность, на ум. Вы поймете и сами покажете дело в настоящем виде, а не как бог знает что, как глупую мечту сумасбродного человека… от несчастий, заметьте, от долгих несчастий, а не как черт знает там какой небывалый государственный заговор!..

Он почти задыхался.

– Гм. Вижу, что он виновен в прокламациях с топором, – почти величаво заключил Лембке, – позвольте, однако же, если б один, то как мог он их разбросать и здесь, и в провинциях, и даже в X—й губернии и… и, наконец, главнейшее, где взял?

– Да говорю же вам, что их, очевидно, всего-на-всё пять человек, ну, десять, почему я знаю?

– Вы не знаете?

– Да почему мне знать, черт возьми?

– Но вот знали же, однако, что Шатов один из сообщников?

– Эх! – махнул рукой Петр Степанович, как бы отбиваясь от подавляющей прозорливости вопрошателя, – ну, слушайте, я вам всю правду скажу: о прокламациях ничего не знаю, то есть ровнешенько ничего, черт возьми, понимаете, что значит ничего?.. Ну, конечно, тот подпоручик, да еще кто-нибудь, да еще кто-нибудь здесь… ну и, может, Шатов, ну и еще кто-нибудь, ну вот и все, дрянь и мизер… но я за Шатова пришел просить, его спасти надо, потому что это стихотворение – его, его собственное сочинение и за границей через него отпечатано; вот что я знаю наверно, а о прокламациях ровно ничего не знаю.

– Если стихи – его, то, наверно, и прокламации. Какие же, однако, данные заставляют вас подозревать господина Шатова?

Петр Степанович, с видом окончательно выведенного из терпения человека, выхватил из кармана бумажник, а из него записку.

– Вот данные! – крикнул он, бросив ее на стол. Лембке развернул; оказалось, что записка писана, с полгода назад, отсюда куда-то за границу, коротенькая, в двух словах:

...

«“Светлую личность” отпечатать здесь не могу, да и ничего не могу; печатайте за границей.

Лембке пристально уставился на Петра Степановича. Варвара Петровна правду отнеслась, что у него был несколько бараний взгляд, иногда особенно.

– То есть это вот что, – рванулся Петр Степанович, – значит, что он написал здесь, полгода назад, эти стихи, но здесь не мог отпечатать, ну, в тайной типографии какой-нибудь – и потому просит напечатать за границей… Кажется, ясно?

– Да-с, ясно, но кого же он просит? – вот это еще не ясно, – с хитрейшею иронией заметил Лембке.

– Да Кириллова же, наконец; записка писана к Кириллову за границу… Не знали, что ли? Ведь что досадно, что вы, может быть, предо мною только прикидываетесь, а давным-давно уже сами знаете про эти стихи, и всё! Как же очутились они у вас на столе? Сумели очутиться! За что же вы меня истязуете, если так?

Он судорожно утер платком пот со лба.

– Мне, может, и известно нечто… – ловко уклонился Лембке, – но кто же этот Кириллов?

– Ну да вот инженер приезжий, был секундантом у Ставрогина, маньяк, сумасшедший; подпоручик ваш действительно только, может, в белой горячке, ну, а этот уж совсем сумасшедший, – совсем, в этом гарантирую. Эх, Андрей Антонович, если бы знало правительство, какие это сплошь люди, так на них бы рука не поднялась. Всех как есть целиком на седьмую версту; я еще в Швейцарии да на конгрессах нагляделся.

– Там, откуда управляют здешним движением?

– Да кто управляет-то? три человека с полчеловеком. Ведь, на них глядя, только скука возьмет. И каким это здешним движением? Прокламациями, что ли? Да и кто навербован-то, подпоручики в белой горячке да два-три студента! Вы умный человек, вот вам вопрос: отчего не вербуются к ним люди значительнее, отчего всё студенты да недоросли двадцати двух лет? Да и много ли? Небось миллион собак ищет, а много ль всего отыскали? Семь человек. Говорю вам, скука возьмет.

Лембке выслушал со вниманием, но с выражением, говорившим: «Соловья баснями не накормишь».

– Позвольте, однако же, вот вы изволите утверждать, что записка адресована была за границу; но здесь адреса нет; почему же вам стало известно, что записка адресована к господину Кириллову и, наконец, за границу и… и… что писана она действительно господином Шатовым?

– Так достаньте сейчас руку Шатова да и сверьте. У вас в канцелярии непременно должна отыскаться какая-нибудь его подпись. А что к Кириллову, так мне сам Кириллов тогда же и показал.

109