– А не будет ли у вас карт? – зевнул во весь рот Верховенский, обращаясь к хозяйке.
– Я слишком, слишком сочувствую вашему вопросу! – рванулась студентка, рдея в негодовании от слов майора.
– Теряется золотое время, слушая глупые разговоры, – отрезала хозяйка и взыскательно посмотрела на мужа.
Студентка подобралась:
– Я хотела заявить собранию о страдании и о протесте студентов, а так как время тратится в безнравственных разговорах…
– Ничего нет ни нравственного, ни безнравственного! – тотчас же не вытерпел гимназист, как только начала студентка.
– Это я знала, господин гимназист, гораздо прежде, чем вас тому научили.
– А я утверждаю, – остервенился тот, – что вы – приехавший из Петербурга ребенок, с тем чтобы нас всех просветить, тогда как мы и сами знаем. О заповеди: «Чти отца твоего и матерь твою», которую вы не умели прочесть, и что она безнравственна, – уже с Белинского всем в России известно.
– Кончится ли это когда-нибудь? – решительно проговорила madame Виргинская мужу. Как хозяйка, она краснела за ничтожество разговоров, особенно заметив несколько улыбок и даже недоумение между новопозванными гостями.
– Господа, – возвысил вдруг голос Виргинский, – если бы кто пожелал начать о чем-нибудь более идущем к делу или имеет что заявить, то я предлагаю приступить, не теряя времени.
– Осмелюсь сделать один вопрос, – мягко проговорил доселе молчавший и особенно чинно сидевший хромой учитель, – я желал бы знать, составляем ли мы здесь, теперь, какое-нибудь заседание или просто мы собрание обыкновенных смертных, пришедших в гости? Спрашиваю более для порядку и чтобы не находиться в неведении.
«Хитрый» вопрос произвел впечатление; все переглянулись, каждый как бы ожидая один от другого ответа, и вдруг все как по команде обратили взгляды на Верховенского и Ставрогина.
– Я просто предлагаю вотировать ответ на вопрос: «Заседание мы или нет?» – проговорила madame Виргинская.
– Совершенно присоединяюсь к предложению, – отозвался Липутин, – хотя оно и несколько неопределенно.
– И я присоединяюсь, и я, – послышались голоса.
– И мне кажется, действительно будет более порядку, – скрепил Виргинский.
– Итак, на голоса! – объявила хозяйка. – Лямшин, прошу вас, сядьте за фортепьяно: вы и оттуда можете подать ваш голос, когда начнут вотировать.
– Опять! – крикнул Лямшин. – Довольно я вам барабанил.
– Я вас прошу настойчиво, сядьте играть; вы не хотите быть полезным делу?
– Да уверяю же вас, Арина Прохоровна, что никто не подслушивает. Одна ваша фантазия. Да и окна высоки, да и кто тут поймет что-нибудь, если б и подслушивал.
– Мы и сами-то не понимаем, в чем дело, – проворчал чей-то голос.
– А я вам говорю, что предосторожность всегда необходима. Я на случай, если бы шпионы, – обратилась она с толкованием к Верховенскому, – пусть услышат с улицы, что у нас именины и музыка.
– Э, черт! – выругался Лямшин, сел за фортепьяно и начал барабанить вальс, зря и чуть не кулаками стуча по клавишам.
– Тем, кто желает, чтобы было заседание, я предлагаю поднять правую руку вверх, – предложила madame Виргинская.
Одни подняли, другие нет. Были и такие, что подняли и опять взяли назад. Взяли назад и опять подняли.
– Фу, черт! я ничего не понял, – крикнул один офицер.
– И я не понимаю, – крикнул другой.
– Нет, я понимаю, – крикнул третий, – если да, то руку вверх.
– Да что да– то значит?
– Значит, заседание.
– Нет, не заседание.
– Я вотировал заседание, – крикнул гимназист, обращаясь к madame Виргинской.
– Так зачем же вы руку не подняли?
– Я всё на вас смотрел, вы не подняли, так и я не поднял.
– Как глупо, я потому, что я предлагала, потому и не подняла. Господа, предлагаю вновь обратно: кто хочет заседание, пусть сидит и не подымает руки, а кто не хочет, тот пусть подымет правую руку.
– Кто не хочет? – переспросил гимназист.
– Да вы это нарочно, что ли? – крикнула в гневе madame Виргинская.
– Нет-с, позвольте, кто хочет или кто не хочет, потому что это надо точнее определить? – раздались два-три голоса.
– Кто не хочет, не хочет.
– Ну да, но что надо делать, подымать или не подымать, если не хочет? – крикнул офицер.
– Эх, к конституции-то мы еще не привыкли! – заметил майор.
– Господин Лямшин, сделайте одолжение, вы так стучите, никто не может расслышать, – заметил хромой учитель.
– Да ей-богу же, Арина Прохоровна, никто не подслушивает, – вскочил Лямшин. – Да не хочу же играть! Я к вам в гости пришел, а не барабанить!
– Господа, – предложил Виргинский, – отвечайте все голосом: заседание мы или нет?
– Заседание, заседание! – раздалось со всех сторон.
– А если так, то нечего и вотировать, довольно. Довольны ли вы, господа, надо ли еще вотировать?
– Не надо, не надо, поняли!
– Может быть, кто не хочет заседания?
– Нет, нет, все хотим.
– Да что такое заседание? – крикнул голос. Ему не ответили.
– Надо выбрать президента, – крикнули с разных сторон.
– Хозяина, разумеется хозяина!
– Господа, коли так, – начал выбранный Виргинский, – то я предлагаю давешнее первоначальное мое предложение: если бы кто пожелал начать о чем-нибудь более идущем к делу или имеет что заявить, то пусть приступит, не теряя времени.
Общее молчание. Взгляды всех вновь обратились на Ставрогина и Верховенского.
– Верховенский, вы не имеете ничего заявить? – прямо спросила хозяйка.
– Ровно ничего, – потянулся он, зевая, на стуле. – Я, впрочем, желал бы рюмку коньяку.